Библиотека – А.И.Нимцович "Моя система" (1930 г.)

Версия для печати   Версия для печати

Немного о Нимцовиче и об этой книге (Михаил ТАЛЬ)



 

Этa старая книга, выдержав­шая множество изданий, выхо­дившая в разных видах и на раз­ных языках, словно пропитана эликсиром вечной шахматной молодости. Сменяются поколе­ния шахматистов, затихают и вспыхивают споры, создаются и развенчиваются шедевры, свер­гаются и воцаряются чемпионы, а книга эта не только не стареет, но как будто делается еще более актуальной, чем в год своего появления. А тому уже добрых пятьдесят лет! Так бывает, когда автор умеет отличить вневре­менные ценности от преходящих, когда он умеет обобщать.

Нимцович отлично это умел. «Моя система» – книга обобще­ний. Автор далеко не во всех своих утверждениях открывает нечто совершенно новое, часто он формулирует уже открытое. Но значение этого этапа в про­цессе познания шахмат трудно переоценить. Собственно говоря, это и есть создание настоящей теории. (А «настоящая» теория, я полагаю, – это не собрание дебютных вариантов, а общие закономерности игры.) Ведь до тех пор, пока правило (или ис­ключение из правила, чем, кста­ти сказать, Нимцович интересо­вался не меньше) не сформулиро­вано, каждому шахматисту при­ходится его открывать заново, тратя время и силы и руководст­вуясь пресловутой «интуицией». А интуиция – знаю это точно! – штука капризная, может и под­вести...

Формулируя правило или стратегический закон, шахма­тист-теоретик как бы переносит нас из области наития, догадки, из мира хотя и прекрасного, но зыбкого и ненадежного в об­ласть точного знания – пусть менее прекрасную (на мой взгляд), но куда более надеж­ную. По-моему, именно в этом главный секрет непреходящего успеха книги Нимцовича.

Сейчас, еще раз перелистав книгу, я пожалел о том, что впервые прочел ее довольно поздно, уже будучи кандидатом в мастера. Вероятно, именно из-за этого опоздания мне частень­ко приходилось открывать уже открытые Америки. Впрочем, этот пробел в моем шахматном образовании неожиданно сыграл однажды положительную роль, но я расскажу об этом чуть позже.

Блокада – один из коньков Нимцовича. Он первый сформу­лировал, в чем заключается ее смысл, он первый показал, как многократно возрастает сила фи­гуры, когда она становится на блокадное поле, как такая фи­гура умеет компенсировать материальный урон. Вы увидите в книге такую позицию:

Красноречиво, не правда ли? У белых нет качества и пешки в эндшпиле, но позиция их лучше благодаря коням-блокерам.

В 1953 г., когда в Швейцарии проходил турнир претендентов, я уже собирался стать кандида­том в мастера, но книги Нимцовича еще не прочел и позиции, которую мы только что видели, не знал. И вот я увидел партию РешевскийПетросян.

Жертва качества 35…Rе6!, предпринятая Петросяном, про­извела на меня неизгладимое впечатление. Чисто позиционная жертва тихим ходом, без шахов и видимых угроз! Только за по­зицию для коня на d5! Быть может, я не получил бы такого удовольствия, если бы хорошо знал книгу Нимцовича?

По одному этому примеру можно понять, что Петросян тщательно изучил «Мою систему». Но этот пример в его твор­честве, к сожалению, не един­ственный. Почему к сожалению, читатель сейчас поймет.

Прошло несколько лет после турнира в Швейцарии, и уже в «должности» чемпиона СССР я встретился за доской с Петро­сяном. «Мою систему» я к тому времени прочел, но. видимо, противник прочел лучше. Так или иначе, но мне пришлось, что называется, «на собственной шкуре» испытать действенность рекомендаций Нимцовича. Вот позиция из этой партии.

ТальПетросян
XXV чемпионат СССР
Рига, 1958 г.

Дебют Петросян разыграл до­вольно пассивно, я получил пре­имущество и считал свою пози­цию выигранной. В самом деле, белые подготовили атаку на ко­ролевском фланге, а на ферзе­вом у черных вместо контригры одни слабости.

В таком приятном расположе­нии духа я пребывал до тех пор, пока Тигран Вартанович в по­зиции на диаграмме не сыграл 31…Rf4! Вот тут-то и возник повод вспомнить Нимцовича и его теорию блокады...

Может быть, этот ход не так уж и силен, если жертву ка­чества не принимать, а удоволь­ствоваться пешкой, но сохра­нить «антиблокадного» чернопольного слона: 32. Rxf4 ef 33. Bxf4, хотя выигрыш и не прост. Но я в то время по моло­дости лет считал, что качество нужно брать всегда. Взял и только с помощью партнера су­мел «убежать»: 32. Bxf4 ef 33. Nd2 Ne5 34. Qxf4 Nxс4 35. е5 Nxе5 36. Nе4 h6 37. Rае1 Bb8 38. Rd1 с4 39. d6 Nd3 40. Qg4 Ba7+ 41. Kg1. Здесь партия была отложена уже в лучшем для черных положении (правда, при доигрывании кончилась для меня благополучно). Наглядная ил­люстрация преемственности идей и пользы знания...

Я сказал вначале, что «Моя система» – книга обобщений. Так оно и есть, но... Скучно сказал. Пусть такая характери­стика не пугает читателя, опре­деления Нимцовича не только точны и лаконичны, они еще и афористичны. А заголовки хо­чется назвать «стреляющими»: «Плавать вос­прещается!», «Спло­ченными силами вперед!», «От­крытие линий силой» и т. д.

Книга написана сочно, непри­нужденно, великолепным язы­ком. А в книге такого типа роль литературного языка особенно велика – он помогает понять и запомнить, даже прочувство­вать, совсем не простые вещи. Не могу удержаться, чтобы не сделать попутно упрек авторам многих современных книг, язык которых оставляет желать много лучшего (особенно в дебютных монографиях, похожих друг на друга, как ладьи из одного ком­плекта). Корифеи прошлого – Ласкер, Капабланка, Рети, Шпильман, Тарраш, Нимцович, Тартаковер, по-видимому, зна­чительно больше заботились об этой стороне дела. Нимцович даже пишет о языке своей книги в предисловии, оправдывая не­который отход от общепринятых норм.

Благодаря непринужденности, с какой написана, и легкости, с какой читается, книга как бы упрощает шахматный материал. Хотя его очень много, квалифи­цированный читатель сможет чи­тать книгу без доски. Впрочем, это отнюдь не совет, делать этого ни в коем случае не нужно (сам Нимцович советовал при ана­лизе пользоваться двумя дос­ками!).

Методически книга построена очень строго, продумана от пер­вой до последней строки. Каж­дая глава представляет собой законченную «шахматную новел­лу» и завершается примерами преимущественно из партий ав­тора. Примеры подобраны очень удачно и органично вплетаются в текст. Некоторая их «одноворотность» (многие партии сыгра­ны с партнерами явно уступа­ющего класса), пожалуй, только помогает оттенить главную мысль.

Короче говоря, книга напи­сана с ясно выраженной в каж­дой строчке любовью к своему делу.

– И к себе? – предвижу я не лишенный яда вопрос внима­тельного читателя.

Что ж, и к себе. Затрагивая эту деликатную тему, я должен сделать небольшое отступление. Книга Нимцовича переиздается через добрых пятьдесят лет после ее создания, и переиздается не как литературный памятник, а как «действующий» учебник. Вы- ше я уже попытался объяснить, почему эта книга не стареет. И все же, как бы ни была она хороша, читая ее, нельзя забы­вать о том, сколько прошло лет. Книга ведь всегда отражает условия, в которых она написана. А с тех пор много воды утекло, и многое воспринимается иначе. Налет некоторой нескромности, что ли, некоторой саморекламности в книге есть. Извинением этому отчасти может служить следующее соображение.

В те уже далекие времена права соискателей высшего шах­матного звания определяла не система спортивного отбора, чет­кая и однозначная, а куда более расплывчатое общественное мне­ние и переменчивое настроение меценатов. Чтобы склонить их на свою сторону, соискателям иногда приходилось уделять из­лишнее внимание собственным достижениям. Например, Кала-бланка, человек, по единодуш­ному свидетельству очевидцев, мягкий и симпатичный, написал не страдающую преувеличенной скромностью книгу «Моя шах­матная карьера». Это было, ког­да он стремился организовать свой матч с Ласкером.

Нимцович написал «Мою си­стему» в 1925 г. Ему было 39 лет, и он добился в ту пору своих лучших успехов. Спустя не­сколько лет в одной из своих книг он откровенно писал, что ждет от шахматного мира при­знания своих заслуг. Быть мо­жет, для того он и сформулиро­вал свое шахматное кредо, чтобы облегчить шахматному миру эту задачу?

Но это не все, и даже не глав­ное. Не надо забывать, что «Моя система» – книга-спор, книга-диалог. Нимцович был убеж­денным идейным противником ортодоксального направления, уверенно и непререкаемо воз­главлявшегося доктором Таррашем. И Нимцович, и Тарраш часто бывали излишне катего­ричны в своих суждениях. Иног­да к этому приводили логика спора, разгар страстей, иногда другие причины, но в любом случае этот маленький недоста­ток книги с лихвой искупается ее достоинствами. Спор двух видных шахматистов своего вре­мени, представлявших разные течения в шахматах, был плодо­творным. Древние утверждали, что именно в таких спорах рож­дается истина. (Во всяком слу­чае до следующего спора – рискну добавить я.)

Что же касается излишней ка­тегоричности, излишней безапел­ляционности иных формулиро­вок, то для них были основания. Надо думать, оба гроссмейстера, стоявшие, хотя и в разное время, в непосредственной близости от шахматного трона, отлично по­нимали опасность категориче­ских формулировок в шахматах. Но они знали и другое – их дидактическую силу!

Я, например, с детства и на­всегда запомнил четкую форму­лировку Тарраша, дающую шах­матисту рецепт поведения в ла­дейном эндшпиле: «ставь ладью позади проходной пешки, все равно, своей или неприятель­ской». Или указание Нимцовича о том, что образование проход­ной пешки нужно начинать дви­жением пешки-кандидата.

Ради краткости, точности пра­вила или совета можно и даже нужно жертвовать нудными под­робностями или надоедливыми оговорками типа «так бывает не всегда, а лишь в большинстве случаев». «Разумный поймет» – говорили мудрые римляне, и, я думаю, именно на это рассчиты­вали Тарраш и Нимцович, обле­кая свои советы в непререкае­мую форму. А что конь на ЬЗ стоит не всегда плохо или что не всегда центральную пешку нужно брать, они, полагаю, зна­ли не хуже нас (в последнем случае, кстати, оговорка есть – см. стр. ???). Зато ведь именно их формулировки так хорошо за­поминаются! Категоричность их рекомендаций порождена не узостью взглядов, а чисто педа­гогическими соображениями.

Чтобы не быть голословным, предоставляю слово самому Нимцовичу. На стр. 72 этой книги, приводя сознательно ут­рированную мотивировку необ­ходимости блокады, он пи­шет:

«Приведенная жертва пешки (желающей в наступлении по­гибнуть) весьма типична, но при этом, конечно, необязательно, чтобы оживали сразу три фигуры. Нередко удается ввести та­ким образом в игру только одну фигуру, но и этого достаточно. Почему же мы приводим три фи­гуры? Да с тем же правом при­мерно, что и Ибсен, который в заключительной сцене своих «Привидений» сгущает медлен­ное развитие болезненного про­цесса в один драматический эпи­зод. И, подобно тому как кри­тика ожесточенно нападала на бедного Ибсена за то, что он исказил картину болезни (!!), так же, вероятно, шахматные критики будут обвинять и нас в тяжком преувеличении».

Как в воду смотрел!

Идейные противники Тарраш и Нимцович, противники ярост­ные и непримиримые, пользова­лись одним и тем же дидактиче­ским приемом.

...Прошли долгие годы, затих страстный спор Нимцовича и Тарраша, а «Моя система» не устарела (так же как не уста­рели и книги Тарраша, позволю себе заметить в скобках). Зна­чит, либо не только актуаль­ностью была порождена ее по­пулярность, либо не исчезла ее актуальность. И хотя дискуссии в печати между сторонниками разных творческих направлений стали, пожалуй, в какой-то мере неуместны (потому что каждый имеет право играть так, как ему нравится), спор на шахматной доске продолжается. Отважусь на некоторые параллели: раньше Нимцович, Рети и другие с од­ной стороны и, скажем, Тарраш, Шлехтер – с другой; теперь, на­пример, Смыслов и Портиш с од­ной стороны и Ларсен и Корчной – с другой.. Разница ни­чуть не меньше. Спор между ними вне доски в наши дни вы­глядел бы анахронизмом, но на доске он не стихает, и, может быть, потому не стареют лучшие старые книги и старые партии.

Когда говоришь о непреходя­щей актуальности старой книги, чтобы быть убедительным, нель­зя обойтись без демонстрации фактов ее влияния на современ­ные нам шахматные взгляды. Обычно чуть ли не в каждом интервью гроссмейстеров про­сят сказать, кого они считают своими творческими предшественнпками. Никогда не упу­скают случая отдать дань бла­годарности Нимцовичу Петросян и Ларсен. Много раз отме­чали в их игре следы влияния Нимцовича и критики. Иногда эти следы видны очень отчет­ливо. Вот пример.

На стр. 54 в этой книге читатель найдет такую позицию с изолированной пешкой в цент­ре (из партии ЛиНимцович, Оетенде, 1907 г.).

К ходу черных 22…Nd5-е7 Нимцович делает изумительное по глубине и точности примеча­ние: «После проделанной работы (а конь поработал) полезно пере­менить местопребывание. Конь стремится на f5».

А в первой партии моего матча с Ларсеном (1969 г.) возникла следующая позиция.

Стратегически обе позиции по­хожи (с переменой цвета, ко­нечно). Ларсен долго держал коня на d4, но осада изолиро­ванной пешки не получилась.

А после партии он сказал, что эту пешку хорошо бы не блокировать, а забирать?!

На стр. 64 Нимцович фор­мулирует прием, состоящий на вооружении Петросяна и часто последним применяемый.

Эта позиция получилась после 21-го хода черных в партии Нимцович – Тарраш. Нимцо­вич сыграл 22. а4! и сопроводил этот ход таким примечанием:

«Наряду с 22. а4 заслуживало внимания энергичное 22. b4. Это было бы, однако, менее выгодно из-за ответа 22...b5! Теперь же (после а2–а4) ход b2–b4 грозит стеснить черных еще больше».

Так аккуратно и тщательно готовил Нимцович продвижение пешек. После ходов 22...е5 23. fe fe 24. Nf3 Kе6 25. b4 b6 26. R1с2 Нимцович пишет: «Один из тех невзрачных ходов, кото­рые для стесненного, подверженного всяческим угрозам противника горше наихудшей атаки. Это ход оборонительный и выжидательный».

А вот что думает по аналогич­ному поводу Петросян.

В позиции на стр. 13 (Петро­сянГуфельд, XXVIII чемпио­нат СССР, 1961 г.)

белые сыграли 14. g3. Петросян пишет:

«Положение белых настолько хорошо, что они могут варьировать планы. Движение пешки «g» на два поля пока заменено более скромным g2–g3, но теперь черным необходимо счи­таться с возможностью продви­жения f3–f4. В ситуации, когда у одной из сторон нет возмож­ностей для организации актив­ной контригры, а другая сто­рона, владея значительным про­странственным перевесом, имеет несколько путей к усилению своей позиции, такой способ иг­ры бывает порой неприятнее и опаснее прямолинейных действий. Ведь защищающейся стороне трудно предугадать, откуда грянет опасность».

Было сделано еще два хода, и ситуация повторилась на дру­гом фланге: 14...RЬ8 15. Kh1 Qс7 16. b3.

«Продолжение все той же неторопливой стратегии. Прежде чем сыграть b4, белые подготав­ливают сдвоение ладей по вер­тикали «b», которая рано или поздно будет вскрыта. Попутно решена и другая задача: отпала необходимость следить за воз­можностью хода b7–b5».

Можно, конечно, найти и дру­гие примеры творческого влия­ния идей Нимцовича на совре­менных шахматистов, в том числе и более убедительные. Но обратите внимание, читатель, по­следователями Нимцовича вы­ступают Ларсен и Петросян – шахматисты полярных творче­ских направлений. Как так? Ведь это равносильно тому, что в сторонники гипермодернизма записать не только Рети, но и Шлехтера! Или даже самого Тарраша.

Что ж, так оно и есть. И если подумать, то ничего страшного, даже ничего особенно парадо­ксального в этом нет. Идеи, казавшиеся в свое время экстра­вагантными, завоевали призна­ние, стали общим достоянием. Быть может, именно так и про­является роль всякой яркой ин­дивидуальности? Ведь когда-то такие понятия, как централиза­ция, профилактика, избыточная защита, блокада и др., были только рецептами чудаковатого Нимцовича. Теперь это общее место, даже, пожалуй, баналь­ность. Раньше в этих рецептах можно было лишь усмотреть осо­бенности шахматной индивиду­альности Нимцовича, теперь им учат. И ничего особенного, очень даже просто. Откровения, оза­рения, наития, открытия, до­ступные только ярко одаренным индивидуумам, потому и ценны, что делаются общим достоянием и повышают средний уровень. А следующий гений начинает уже с этого нового уровня.

...Последний раз на русском языке «Моя система» вышла в 1930 г. Тогда ей была предпос­лана вводная глава с изложе­нием элементарных правил игры, написанная переводчиком книги И. Л. Майзелисом. Видимо, это было необходимо в то время, чтобы книга нашла своего чита­теля. Сейчас дело другое, это не нужно... В шахматы умеют играть почти все, и мне доставляет большое удовольствие это констатировать.

Мне приятно было писать это предисловие. Предисловие к книге интересного и оригиналь­ного шахматиста, к тому же моего земляка. (Приятно даже несмотря на то, что Нимцович открывает свою книгу такой фразой: «Вообще говоря, я не любитель предисловий».) Ним­цович как шахматист сформиро­вался в рижской шахматной ат­мосфере, там же сложился и совсем непохожий шахматный почерк вашего покорного слуги, читатель.

Говорят, мой земляк вне шах­мат был человеком раздражи­тельным, нервным, для окружающих нелегким и очень не­практичным, неустроенным. Он не отличался умением хорошо разбираться в людях, в жизни, верно оценивать исторические события и перспективы.

В ситуации на шахматной доске Нимцович ориентировался куда лучше, чем в великих со­циальных потрясениях, свиде­телем которых был.

Зато на шахматной доске и в шахматной литературе Ним­цович создал незаурядные, незабываемые произведения, и именно это определяет для советских шахматистов его место в истории.

Одно из таких произведений перед вами.



[ Немного о Нимцовиче и об этой книге (Михаил ТАЛЬ)  | Вперед к Предисловие ]

Прочтено 12727 раз